Ванька Тепляшин лежал у себя в сельской больнице с язвой двенадцатиперстной кишки. Лежал себе и лежал. А приехал в больницу какой-то человек из районного города, Ваньку вызвал к себе врач, они с тем человеком крутили Ваньку, мяли, давили на живот, хлопали по спине… Поговорили о чем-то между собой и сказали Ваньке:
Поедешь в городскую больницу?
Зачем? - не понял Ванька.
Лежать. Также лежать, как здесь лежишь. Вот… Сергей Николаевич лечить будет.
Ванька согласился.
В горбольнице его устроили хорошо. Его там стали называть «тематический больной».
А где тематический больной-то? - спрашивала сестра.
Курит, наверно, в уборной, - отвечали соседи Ванькины. - Где же еще.
Опять курит? Что с ним делать, с этим тематическим…
Ваньке что-то не очень нравилось в горбольнице. Все рассказал соседям по палате, что с ним случалось в жизни: как у него в прошлом году шоферские права хотели отнять, как один раз тонул с машиной…
Лед впереди уже о так от горбатится - горкой… Я открыл дверцу, придавил газку. Вдруг - вниз поехал!.. - Ванька, когда рассказывает, торопится, размахивает руками, перескакивает с одного на другое. - Ну, поехал!.. Натурально, как с горки! Вода - хлобысь мне в ветровое стекло! А дверку льдиной шваркнуло и заклинило. И я, натурально, иду ко дну, а дверку не могу открыть. А сам уже плаваю в кабине. Тогда я другую нашарил, вылез из кабины-то и начинаю осматриваться…
Ты прямо, как это… как в баню попал: «вылез, начинаю осматриваться». Меньше ври-то.
Ванька на своей кровати выпучил честные глаза.
Я вру?! - некоторое время он даже слов больше не находил. - Хот… Да ты что? Как же я врать стану! Хот…
И верно, посмотришь на Ваньку - и понятно станет, что он, пожалуй, и врать-то не умеет. Это ведь тоже - уметь надо.
Я, значит, смотрю вверх - вижу: дыра такая голубая, это куда я провалился… Я туда погреб.
Да сколько ж ты под водой-то был?
А я откуда знаю? Небось недолго, это я рассказываю долго. Да еще перебивают…
Ну, вылез… Ко мне уже бегут. Завели в первую избу…
Сразу - водки?
Одеколоном сперва оттерли… Я целую неделю потом «красной гвоздикой» вонял. Потом уж за водкой сбегали.
…Ванька и не заметил, как наладился тосковать. Стоял часами у окна, смотрел, как живет чужая его уму и сердцу улица. Странно живет: шумит, кричит, а никто друг друга не слышит. Все торопятся, но оттого, что сверху все люди одинаковы, кажется, что они никуда не убегают: какой-то загадочный бег на месте. И Ванька скоро привык скользить взглядом по улице - по людям, по машинам… Еще пройдет, надламываясь в талии, какая-нибудь фифочка в короткой юбке, Ванька проводит ее взглядом. А так - все одинаково. К Ваньке подступила тоска. Он чувствовал себя одиноко.
И каково же было его удивление, радость, когда он в этом мире внизу вдруг увидел свою мать… Пробирается через улицу, оглядывается - боится. Ах, родная ты, родная! Вот догадалась-то.
Мама идет! - закричал он всем в палате радостно. Так это было неожиданно, так она вольно вскрикнула, радость человеческая, что все засмеялись.
Где, Ваня?
Да вон! Вон, с сумкой-то! - Ванька свесился с подоконника и закричал: - Ма-ам!
Ты иди встреть ее внизу, - сказали Ваньке. - А то ее еще не пропустят: сегодня не приемный день-то.
Да пустят! Скажет - из деревни… - гадать стали.
Пустят! Если этот стоит, худой такой, с красными глазами, этот сроду не пустит.
Ванька побежал вниз.
А мать уже стояла возле этого худого с красными глазами, просила его. Красноглазый даже и не слушал ее.
Это ко мне! - издали еще сказал Ванька. - Это моя мать.
В среду, субботу, воскресенье, - деревянно прокуковал красноглазый.
Мать тоже обрадовалась, увидев Ваньку, даже и пошла было навстречу ему, но этот красноглазый придержал ее.
Да ко мне она! - закричал Ванька. - Ты что?!
В среду, субботу, воскресенье, - опять трижды отстукал этот… вахтер, что ли, как их там называют.
Да не знала я, - взмолилась мать, - из деревни я… Не знала я, товарищ. Мне вот посидеть с им где-нибудь, маленько хоть…
Ваньку впервые поразило, - он обратил внимание, - какой у матери сразу сделался жалкий голос, даже какой-то заученно-жалкий, привычно-жалкий, и как она сразу перескочила на этот голос… И Ваньке стало стыдно, что мать так униженно просит. Он велел ей молчать:
Помолчи, мам.
Да я вот объясняю товарищу… Чего же?
Помолчи! - опять велел Ванька. - Товарищ, - вежливо и с достоинством обратился он к вахтеру, но вахтер даже не посмотрел в его сторону. - Товарищ! - повысил голос Ванька. - Я к вам обращаюсь!
Вань, - предостерегающе сказала мать, зная про сына, что он ни с того ни с сего может соскочить с зарубки.
Красноглазый все безучастно смотрел в сторону, словно никого рядом не было и его не просили сзади и спереди.
Пойдем вон там посидим, - изо всех сил спокойно сказал Ванька матери и показал на скамеечку за вахтером. И пошел мимо него.
Наз-зад, - как-то даже брезгливо сказал тот. И хотел развернуть Ваньку за рукав.
Ванька точно ждал этого. Только красноглазый коснулся его, Ванька движением руки вверх резко отстранил руку вахтера и, бледнея уже, но еще спокойно, сказал матери:
Вот сюда вот, на эту вот скамеечку.
Но и дальше тоже ждал Ванька - ждал, что красноглазый схватит его сзади. И красноглазый схватил. За воротник Ванькиной полосатой пижамы. И больно дернул. Ванька поймал его руку и так сдавил, что красноглазый рот скривил.
Еще раз замечу, что ты свои руки будешь распускать… - заговорил Ванька ему в лицо негромко, не сразу находя веские слова, - я тебе… я буду иметь с вами очень серьезный разговор.
Вань, - чуть не со слезами взмолилась мать. - Господи, господи…
Красноглазый на какое-то короткое время оторопел, потом пришел в движение и подал громкий голос тревоги.
Стигаеев! Лизавета Сергеевна!.. - закричал он. - Ко мне! Тут произвол!.. - и он, растопырив руки, как если бы надо было ловить буйно помешанного, пошел на Ваньку. Но Ванька сидел на месте, только весь напружинился и смотрел снизу на красноглазого. И взгляд этот остановил красноглазого. Он оглянулся и опять закричал: - Стигаеев!
Из боковой комнаты, из двери выскочил квадратный Евстигнеев в белом халате, с булочкой в руке.
А? - спросил он, не понимая, где тут произвол, какой произвол.
Ко мне! - закричал красноглазый. И, растопырив руки, стал падать на Ваньку.
Ванька принял его… Вахтер отлетел назад. Но тут уже и Евстигнеев увидел «произвол» и бросился на Ваньку.
…Ваньку им не удалось сцапать… Он не убегал, но не давал себя схватить, хоть этот Евстигнеев был мужик крепкий и старались они с красноглазым во всю силу, а Ванька еще стерегся, чтоб поменьше летели стулья и тумбочки. Но все равно, тумбочка вахтерская полетела, и с нее полетел графин и раскололся. Крик, шум поднялся… Набежало белых халатов. Прибежал Сергей Николаевич, врач Ванькин… Красноглазого и Евстигнеева еле-еле уняли. Ваньку повели наверх. Сергей Николаевич повел. Он очень расстроился.
Ну как же так, Иван?..
Ванька, напротив, очень даже успокоился. Он понял, что сейчас он поедет домой. Он даже наказал матери, чтоб она подождала его.
На кой-черт ты связался-то с ним? - никак не мог понять молодой Сергей Николаевич. Ванька очень уважал этого доктора.
Он мать не пустил.
Да сказал бы мне, я бы все сделал! Иди в палату, я ее приведу.
Не надо, мы счас домой поедем.
Как домой? Ты что?
Но Ванька проявил непонятную ему самому непреклонность. Он потому и успокоился то, что собрался домой. Сергей Николаевич стал его уговаривать в своем кабинетике… Сказал даже так:
Пусть твоя мама поживет пока у меня. Дня три. Сколько хочет! У меня есть где пожить. Мы же не довели дело до конца. Понимаешь? Ты просто меня подводишь. Не обращай внимания на этих дураков! Что с ними сделаешь? А мама будет приходить к тебе…
Нет, - сказал Ванька. Ему вспомнилось, как мать униженно просила этого красноглазого… - Нет. Что вы!
Но я же не выпишу тебя!
Я из окна выпрыгну… В пижаме убегу ночью.
Ну-у - огорченно сказал Сергей Николаевич. - Зря ты.
Ничего, - Ваньке было даже весело. Немного только жаль, что доктора… жалко, что он огорчился. - А вы найдете кого-нибудь еще с язвой… У окна-то лежит, рыжий то, у него же тоже язва.
Не в этом дело. Зря ты, Иван.
Нет, - Ваньке становилось все легче и легче. - Не обижайтесь на меня.
Ну, что ж… - Сергей Николаевич все же очень расстроился. - Так держать тебя тоже бесполезно. Может, подумаешь?.. Успокоишься…
Нет. Решено.
Ванька помчался в палату - собрать кой-какие свои вещички. В палате его стали наперебой ругать:
Дурак! Ты бы пошел…
Ведь тебя бы вылечили здесь, Сергей Николаевич довел бы тебя до конца.
Они не понимали, эти люди, что скоро они с матерью сядут в автобус и через какой-нибудь час Ванька будет дома. Они этого как-то не могли понять.
Из-за какого-то дурака ты себе здоровье не хочешь поправить. Эх ты!
Надо человеком быть, - с каким-то мстительным покоем, даже, пожалуй, торжественно сказал Ванька. - Ясно?
Ясно, ясно… Зря порешь горячку то, зря.
Ты бы полтинник сунул ему, этому красноглазому, и все было бы в порядке. Чего ты?
Ванька весело со всеми попрощался, пожелал всем здоровья и с легкой душой поскакал вниз.
Надо было еще взять внизу свою одежду. А одежду выдавал как раз этот Евстигнеев. Он совсем не зло посмотрел на Ваньку и с сожалением даже сказал:
Выгнали? Ну вот…
А когда выдавал одежду, склонился к Ваньке и сказал негромко, с запоздалым укором:
Ты бы ему копеек пятьдесят дал, и все - никакого шуму не было бы. Молодежь, молодежь… Неужели трудно догадаться?
Надо человеком быть, а не сшибать полтинники, - опять важно сказал Ванька. Но здесь, в подвале, среди множества вешалок, в нафталиновом душном облаке, слова эти не вышли торжественными; Евстигнеев не обратил на них внимания.
Ботинки эти? Твои?
Не долечился и едешь…
Дома долечусь.
До-ома! Дома долечисся…
Будь здоров, Иван Петров! - сказал Ванька.
Сам будь здоров. Попросил бы врача-то… может, оставют. Зря связался с этим дураком-то.
Ванька не стал ничего объяснять Евстигнееву, а поспешил к матери, которая небось сидит возле красноглазого и плачет.
И так и было: мать сидела на скамеечке за вахтером и вытирала полушалком слезы. Красноглазый стоял возле своей тумбочки, смотрел в коридор - на прострел. Стоял прямо, как палка. У Ваньки даже сердце заколотилось от волнения, когда он увидел его. Он даже шаг замедлил - хотел напоследок что-нибудь сказать ему. Покрепче. Но никак не находил нужное.
Будь здоров! - сказал Ванька. - Загогулина.
Красноглазый моргнул от неожиданности, но головы не повернул - все смотрел вдоль своей вахты.
Ванька взял материну сумку, и они пошли вон из хваленой-прехваленой горбольницы, где, по слухам, чуть ли не рак вылечивают.
Не плачь, - сказал Ванька матери. - Чего ты?
Нигде ты, сынок, как-то не можешь закрепиться, - сказала мать свою горькую думу. - Из ФЗУ тада тоже…
Да ладно!.. Вались они со своими ФЗУ. Еще тебе одно скажу: не проси так никого, как давеча этого красношарого просила. Никогда никого не проси. Ясно?
Много так сделаешь - не просить-то!
Ну… и так тоже нельзя. Слушать стыдно.
Стыдно ему!.. Мне вон счас гумажки собирать на пенсию - побегай-ка за имя, да не попроси… Много соберешь?
Ладно, ладно… - мать никогда не переговорить. - Как там, дома-то?
Ничо. У себя-то будешь долеживать?
Та-а… не знаю, - сказал Ванька. - Мне уже лучше.
Через некоторое время они сели у вокзала в автобус и поехали домой.
Ванька Тепляшин лежал у себя в сельской больнице с язвой двенадцатиперстной кишки. Лежал себе и лежал. А приехал в больницу какой-то человек из районного города, Ваньку вызвал к себе врач, они с тем человеком крутили Ваньку, мяли, давили на живот, хлопали по спине… Поговорили о чем-то между собой и сказали Ваньке:
Поедешь в городскую больницу?
Зачем? - не понял Ванька.
Лежать. Также лежать, как здесь лежишь. Вот… Сергей Николаевич лечить будет.
Ванька согласился.
В горбольнице его устроили хорошо. Его там стали называть «тематический больной».
А где тематический больной-то? - спрашивала сестра.
Курит, наверно, в уборной, - отвечали соседи Ванькины. - Где же еще.
Опять курит? Что с ним делать, с этим тематическим…
Ваньке что-то не очень нравилось в горбольнице. Все рассказал соседям по палате, что с ним случалось в жизни: как у него в прошлом году шоферские права хотели отнять, как один раз тонул с машиной…
Лед впереди уже о так от горбатится - горкой… Я открыл дверцу, придавил газку. Вдруг - вниз поехал!.. - Ванька, когда рассказывает, торопится, размахивает руками, перескакивает с одного на другое. - Ну, поехал!.. Натурально, как с горки! Вода - хлобысь мне в ветровое стекло! А дверку льдиной шваркнуло и заклинило. И я, натурально, иду ко дну, а дверку не могу открыть. А сам уже плаваю в кабине. Тогда я другую нашарил, вылез из кабины-то и начинаю осматриваться…
Ты прямо, как это… как в баню попал: «вылез, начинаю осматриваться». Меньше ври-то.
Ванька на своей кровати выпучил честные глаза.
Я вру?! - некоторое время он даже слов больше не находил. - Хот… Да ты что? Как же я врать стану! Хот…
И верно, посмотришь на Ваньку - и понятно станет, что он, пожалуй, и врать-то не умеет. Это ведь тоже - уметь надо.
Я, значит, смотрю вверх - вижу: дыра такая голубая, это куда я провалился… Я туда погреб.
Да сколько ж ты под водой-то был?
А я откуда знаю? Небось недолго, это я рассказываю долго. Да еще перебивают…
Ну, вылез… Ко мне уже бегут. Завели в первую избу…
Сразу - водки?
Одеколоном сперва оттерли… Я целую неделю потом «красной гвоздикой» вонял. Потом уж за водкой сбегали.
…Ванька и не заметил, как наладился тосковать. Стоял часами у окна, смотрел, как живет чужая его уму и сердцу улица. Странно живет: шумит, кричит, а никто друг друга не слышит. Все торопятся, но оттого, что сверху все люди одинаковы, кажется, что они никуда не убегают: какой-то загадочный бег на месте. И Ванька скоро привык скользить взглядом по улице - по людям, по машинам… Еще пройдет, надламываясь в талии, какая-нибудь фифочка в короткой юбке, Ванька проводит ее взглядом. А так - все одинаково. К Ваньке подступила тоска. Он чувствовал себя одиноко.
И каково же было его удивление, радость, когда он в этом мире внизу вдруг увидел свою мать… Пробирается через улицу, оглядывается - боится. Ах, родная ты, родная! Вот догадалась-то.
Мама идет! - закричал он всем в палате радостно. Так это было неожиданно, так она вольно вскрикнула, радость человеческая, что все засмеялись.
Где, Ваня?
Да вон! Вон, с сумкой-то! - Ванька свесился с подоконника и закричал: - Ма-ам!
Ты иди встреть ее внизу, - сказали Ваньке. - А то ее еще не пропустят: сегодня не приемный день-то.
Да пустят! Скажет - из деревни… - гадать стали.
Пустят! Если этот стоит, худой такой, с красными глазами, этот сроду не пустит.
Ванька побежал вниз.
А мать уже стояла возле этого худого с красными глазами, просила его. Красноглазый даже и не слушал ее.
Это ко мне! - издали еще сказал Ванька. - Это моя мать.
В среду, субботу, воскресенье, - деревянно прокуковал красноглазый.
Мать тоже обрадовалась, увидев Ваньку, даже и пошла было навстречу ему, но этот красноглазый придержал ее.
Да ко мне она! - закричал Ванька. - Ты что?!
В среду, субботу, воскресенье, - опять трижды отстукал этот… вахтер, что ли, как их там называют.
Да не знала я, - взмолилась мать, - из деревни я… Не знала я, товарищ. Мне вот посидеть с им где-нибудь, маленько хоть…
Ваньку впервые поразило, - он обратил внимание, - какой у матери сразу сделался жалкий голос, даже какой-то заученно-жалкий, привычно-жалкий, и как она сразу перескочила на этот голос… И Ваньке стало стыдно, что мать так униженно просит. Он велел ей молчать:
Помолчи, мам.
Да я вот объясняю товарищу… Чего же?
Помолчи! - опять велел Ванька. - Товарищ, - вежливо и с достоинством обратился он к вахтеру, но вахтер даже не посмотрел в его сторону. - Товарищ! - повысил голос Ванька. - Я к вам обращаюсь!
Вань, - предостерегающе сказала мать, зная про сына, что он ни с того ни с сего может соскочить с зарубки.
Красноглазый все безучастно смотрел в сторону, словно никого рядом не было и его не просили сзади и спереди.
Пойдем вон там посидим, - изо всех сил спокойно сказал Ванька матери и показал на скамеечку за вахтером. И пошел мимо него.
Наз-зад, - как-то даже брезгливо сказал тот. И хотел развернуть Ваньку за рукав.
Ванька точно ждал этого. Только красноглазый коснулся его, Ванька движением руки вверх резко отстранил руку вахтера и, бледнея уже, но еще спокойно, сказал матери:
Вот сюда вот, на эту вот скамеечку.
Но и дальше тоже ждал Ванька - ждал, что красноглазый схватит его сзади. И красноглазый схватил. За воротник Ванькиной полосатой пижамы. И больно дернул. Ванька поймал его руку и так сдавил, что красноглазый рот скривил.
Еще раз замечу, что ты свои руки будешь распускать… - заговорил Ванька ему в лицо негромко, не сразу находя веские слова, - я тебе… я буду иметь с вами очень серьезный разговор.
Вань, - чуть не со слезами взмолилась мать. - Господи, господи…
Красноглазый на какое-то короткое время оторопел, потом пришел в движение и подал громкий голос тревоги.
Стигаеев! Лизавета Сергеевна!.. - закричал он. - Ко мне! Тут произвол!.. - и он, растопырив руки, как если бы надо было ловить буйно помешанного, пошел на Ваньку. Но Ванька сидел на месте, только весь напружинился и смотрел снизу на красноглазого. И взгляд этот остановил красноглазого. Он оглянулся и опять закричал: - Стигаеев!
Из боковой комнаты, из двери выскочил квадратный Евстигнеев в белом халате, с булочкой в руке.
А? - спросил он, не понимая, где тут произвол, какой произвол.
Ко мне! - закричал красноглазый. И, растопырив руки, стал падать на Ваньку.
Ванька принял его… Вахтер отлетел назад. Но тут уже и Евстигнеев увидел «произвол» и бросился на Ваньку.
…Ваньку им не удалось сцапать… Он не убегал, но не давал себя схватить, хоть этот Евстигнеев был мужик крепкий и старались они с красноглазым во всю силу, а Ванька еще стерегся, чтоб поменьше летели стулья и тумбочки. Но все равно, тумбочка вахтерская полетела, и с нее полетел графин и раскололся. Крик, шум поднялся… Набежало белых халатов. Прибежал Сергей Николаевич, врач Ванькин… Красноглазого и Евстигнеева еле-еле уняли. Ваньку повели наверх. Сергей Николаевич повел. Он очень расстроился.
Ну как же так, Иван?..
Ванька, напротив, очень даже успокоился. Он понял, что сейчас он поедет домой. Он даже наказал матери, чтоб она подождала его.
На кой черт ты связался-то с ним? - никак не мог понять молодой Сергей Николаевич. Ванька очень уважал этого доктора.
Он мать не пустил.
Да сказал бы мне, я бы все сделал! Иди в палату, я ее приведу.
Не надо, мы счас домой поедем.
Как домой? Ты что?
Ванька Тепляшин лежал у себя в сельской больнице с язвой двенадцатиперстной кишки. Лежал себе и лежал. А приехал в больницу какой-то человек из районного города, Ваньку вызвал к себе врач, они с тем человеком крутили Ваньку, мяли, давили на живот, хлопали по спине… Поговорили о чем-то между собой и сказали Ваньке:
– Поедешь в городскую больницу?
– Зачем? – не понял Ванька.
– Лежать. Так же лежать, как здесь лежишь. Вот… Сергей Николаевич лечить будет.
Ванька согласился.
В горбольнице его устроили хорошо. Его там стали называть «тематический больной».
– А где тематический больной-то? – спрашивала сестра.
– Курит, наверно, в уборной, – отвечали соседи Ванькины. – Где же еще.
– Опять курит? Что с ним делать, с этим тематическим…
Ваньке что-то не очень нравилось в горбольнице. Все рассказал соседям по палате, что с ним случалось в жизни: как у него в прошлом году шоферские права хотели отнять, как один раз тонул с машиной…
– Лед впереди уже о так от горбатится – горкой… Я открыл дверцу, придавил газку. Вдруг – вниз поехал!.. – Ванька, когда рассказывает, торопится, размахивает руками, перескакивает с одного на другое. – Ну, поехал!.. Натурально, как с горки! Вода – хлобысь мне в ветровое стекло! А дверку льдиной шваркнуло и заклинило. И я, натурально, иду ко дну, а дверку не могу открыть. А сам уже плаваю в кабине. Тогда я другую нашарил, вылез из кабины-то и начинаю осматриваться…
– Ты прямо, как это… как в баню попал: «вылез, начинаю осматриваться». Меньше ври-то.
Ванька на своей кровати выпучил честные глаза.
– Я вру?! – Некоторое время он даже слов больше не находил. – Хот… Да ты что? Как же я врать стану! Хот…
И верно, посмотришь на Ваньку – и понятно станет, что он, пожалуй, и врать-то не умеет. Это ведь тоже – уметь надо.
– Я, значит, смотрю вверх – вижу: дыра такая голубая, это куда я провалился… Я туда погреб.
– Да сколько ж ты под водой-то был?
– А я откуда знаю? Небось недолго, это я рассказываю долго. Да еще перебивают…
– Ну, вылез… Ко мне уже бегут. Завели в первую избу…
– Сразу – водки?
– Одеколоном сперва оттерли… Я целую неделю потом «Красной гвоздикой» вонял. Потом уж за водкой сбегали.
…Ванька и не заметил, как наладился тосковать. Стоял часами у окна, смотрел, как живет чужая его уму и сердцу улица. Странно живет: шумит, кричит, а никто друг друга не слышит. Все торопятся, но оттого, что сверху все люди одинаковы, кажется, что они никуда не убегают: какой-то загадочный бег на месте. И Ванька скоро привык скользить взглядом по улице – по людям, по машинам… Еще пройдет, надламываясь в талии, какая-нибудь фифочка в короткой юбке, Ванька проводит ее взглядом. А так – все одинаково. К Ваньке подступила тоска. Он чувствовал себя одиноко.
И каково же было его удивление, радость, когда он в этом мире внизу вдруг увидел свою мать… Пробирается через улицу, оглядывается – боится. Ах, родная ты, родная! Вот догадалась-то.
– Мама идет! – закричал он всем в палате радостно.
Так это было неожиданно, так она вольно вскрикнула, радость человеческая, что все засмеялись.
– Где, Ваня?
– Да вон! Вон, с сумкой-то! – Ванька свесился с подоконника и закричал: – Ма-ам!
– Ты иди встреть ее внизу, – сказали Ваньке. – А то ее еще не пропустят: сегодня не приемный день-то.
– Да пустят! Скажет – из деревни… – Гадать стали.
– Пустят! Если этот стоит, худой такой, с красными глазами, этот сроду не пустит.
Ванька побежал вниз.
А мать уже стояла возле этого худого с красными глазами, просила его. Красноглазый даже и не слушал ее.
– Это ко мне! – издали еще сказал Ванька. – Это моя мать.
– В среду, субботу, воскресенье, – деревянно прокуковал красноглазый.
Мать тоже обрадовалась, увидев Ваньку, даже и пошла было навстречу ему, но этот красноглазый придержал ее.
– Да ко мне она! – закричал Ванька. – Ты что?!
– В среду, субботу, воскресенье, – опять трижды отстукал этот… вахтер, что ли, как их там называют.
– Да не знала я, – взмолилась мать, – из деревни я… Не знала я, товарищ. Мне вот посидеть с им где-нибудь, маленько хоть…
Ваньку впервые поразило – он обратил внимание, – какой у матери сразу сделался жалкий голос, даже какой-то заученно-жалкий, привычно-жалкий, и как она сразу перескочила на этот голос… И Ваньке стало стыдно, что мать так униженно просит. Он велел ей молчать:
– Помолчи, мам.
– Да я вот объясняю товарищу… Чего же?
– Помолчи! – опять велел Ванька. – Товарищ, – вежливо и с достоинством обратился он к вахтеру, но вахтер даже не посмотрел в его сторону. – Товарищ! – повысил голос Ванька. – Я к вам обращаюсь!
– Вань, – предостерегающе сказала мать, зная про сына, что он ни с того ни с сего может соскочить с зарубки.
Красноглазый все безучастно смотрел в сторону, словно никого рядом не было и его не просили сзади и спереди.
– Пойдем вон там посидим, – изо всех сил спокойно сказал Ванька матери и показал на скамеечку за вахтером. И пошел мимо него.
– Наз-зад, – как-то даже брезгливо сказал тот. И хотел развернуть Ваньку за рукав.
Ванька точно ждал этого. Только красноглазый коснулся его, Ванька движением руки вверх резко отстранил руку вахтера и, бледнея уже, но еще спокойно, сказал матери:
– Вот сюда вот, на эту вот скамеечку.
Но и дальше тоже ждал Ванька – ждал, что красноглазый схватит его сзади. И красноглазый схватил. За воротник Ванькиной полосатой пижамы. И больно дернул. Ванька поймал его руку и так сдавил, что красноглазый рот скривил.
– Еще раз замечу, что ты свои руки будешь распускать… – заговорил Ванька ему в лицо негромко, не сразу находя веские слова, – я тебе… я буду иметь с вами очень серьезный разговор.
– Вань, – чуть не со слезами взмолилась мать. – Господи, господи…
Красноглазый на какое-то короткое время оторопел, потом пришел в движение и подал громкий голос тревоги.
– Стигнеев! Лизавета Сергеевна!.. – закричал он. – Ко мне! Тут произвол!.. – И он, растопырив руки, как если бы надо было ловить буйно помешанного, пошел на Ваньку. Но Ванька сидел на месте, только весь напружинился и смотрел снизу на красноглазого. И взгляд этот остановил красноглазого. Он оглянулся и опять закричал: – Стигнеев!
Из боковой комнаты, из двери выскочил квадратный Евстигнеев в белом халате, с булочкой в руке.
– А? – спросил он, не понимая, где тут произвол, какой произвол.
– Ко мне! – закричал красноглазый. И, растопырив руки, стал падать на Ваньку.
Ванька принял его… Вахтер отлетел назад. Но тут уже и Евстигнеев увидел «произвол» и бросился на Ваньку.
…Ваньку им не удалось сцапать… Он не убегал, но не давал себя схватить, хоть этот Евстигнеев был мужик крепкий и старались они с красноглазым во всю силу, а Ванька еще стерегся, чтоб поменьше летели стулья и тумбочки. Но все равно, тумбочка вахтерская полетела, и с нее полетел графин и раскололся. Крик, шум поднялся… Набежало белых халатов. Прибежал Сергей Николаевич, врач Ванькин… Красноглазого и Евстигнеева еле-еле уняли. Ваньку повели наверх. Сергей Николаевич повел. Он очень расстроился.
– Ну как же так, Иван?..
Ванька, напротив, очень даже успокоился. Он понял, что сейчас он поедет домой. Он даже наказал матери, чтоб она подождала его.
– На кой черт ты связался-то с ним? – никак не мог понять молодой Сергей Николаевич. Ванька очень уважал этого доктора.
– Он мать не пустил.
– Да сказал бы мне, я бы все сделал! Иди в палату, я ее приведу.
– Не надо, мы счас домой поедем.
– Как домой? Ты что?
Но Ванька проявил непонятную ему самому непреклонность. Он потому и успокоился-то, что собрался домой. Сергей Николаевич стал его уговаривать в своем кабинетике… Сказал даже так:
– Пусть твоя мама поживет пока у меня. Дня три. Сколько хочет! У меня есть где пожить. Мы же не довели дело до конца. Понимаешь? Ты просто меня подводишь. Не обращай внимания на этих дураков! Что с ними сделаешь? А мама будет приходить к тебе…
– Нет, – сказал Ванька. Ему вспомнилось, как мать униженно просила этого красноглазого… – Нет. Что вы!
– Но я же не выпишу тебя!
– Я из окна выпрыгну… В пижаме убегу ночью.
– Ну-у, – огорченно сказал Сергей Николаевич. – Зря ты.
– Ничего. – Ваньке было даже весело. Немного только жаль, что доктора… жалко, что он огорчился. – А вы найдете кого-нибудь еще с язвой… У окна-то лежит, рыжий-то, у него же тоже язва.
– Не в этом дело. Зря ты, Иван.
– Нет. – Ваньке становилось все легче и легче. – Не обижайтесь на меня.
– Ну, что ж… – Сергей Николаевич все же очень расстроился. – Так держать тебя тоже бесполезно. Может, подумаешь?.. Успокоишься…
– Нет. Решено.
Ванька помчался в палату – собрать кой-какие свои вещички. В палате его стали наперебой ругать:
– Дурак! Ты бы пошел…
– Ведь тебя бы вылечили здесь, Сергей Николаевич довел бы тебя до конца.
Они не понимали, эти люди, что скоро они с матерью сядут в автобус и через какой-нибудь час Ванька будет дома. Они этого как-то не могли понять.
– Из-за какого-то дурака ты себе здоровье не хочешь поправить. Эх ты!
– Надо человеком быть, – с каким-то мстительным покоем, даже, пожалуй, торжественно сказал Ванька. – Ясно?
– Ясно, ясно… Зря порешь горячку-то, зря.
– Ты бы полтинник сунул ему, этому красноглазому, и все было бы в порядке. Чего ты?
Ванька весело со всеми попрощался, пожелал всем здоровья и с легкой душой поскакал вниз.
Надо было еще взять внизу свою одежду. А одежду выдавал как раз этот Евстигнеев. Он совсем не зло посмотрел на Ваньку и с сожалением даже сказал:
– Выгнали? Ну вот…
А когда выдавал одежду, склонился к Ваньке и сказал негромко, с запоздалым укором:
– Ты бы ему копеек пятьдесят дал, и все – никакого шуму не было бы. Молодежь, молодежь… Неужели трудно догадаться?
– Надо человеком быть, а не сшибать полтинники, – опять важно сказал Ванька. Но здесь, в подвале, среди множества вешалок, в нафталиновом душном облаке, слова эти не вышли торжественными; Евстигнеев не обратил на них внимания.
– Ботинки эти? Твои?
– Не долечился и едешь…
– Дома долечусь.
– До-ома! Дома долечисся…
– Будь здоров, Иван Петров! – сказал Ванька.
– Сам будь здоров. Попросил бы врача-то… может, оставют. Зря связался с этим дураком-то.
Ванька не стал ничего объяснять Евстигнееву, а поспешил к матери, которая небось сидит возле красноглазого и плачет.
И так и было: мать сидела на скамеечке за вахтером и вытирала полушалком слезы. Красноглазый стоял возле своей тумбочки, смотрел в коридор – на прострел. Стоял прямо, как палка. У Ваньки даже сердце заколотилось от волнения, когда он увидел его. Он даже шаг замедлил – хотел напоследок что-нибудь сказать ему. Покрепче. Но никак не находил нужное.
– Будь здоров! – сказал Ванька. – Загогулина.
Красноглазый моргнул от неожиданности, но головы не повернул – все смотрел вдоль своей вахты.
Ванька взял материну сумку, и они пошли вон из хваленой-прехваленой горбольницы, где, по слухам, чуть ли не рак вылечивают.
– Не плачь, – сказал Ванька матери. – Чего ты?
– Нигде ты, сынок, как-то не можешь закрепиться, – сказала мать свою горькую думу. – Из ФЗУ тада тоже…
– Да ладно!.. Вались они со своими ФЗУ. Еще тебе одно скажу: не проси так никого, как давеча этого красношарого просила. Никогда никого не проси. Ясно?
– Много так сделаешь – не просить-то!
– Ну… и так тоже нельзя. Слушать стыдно.
– Стыдно ему!.. Мне вон счас гумажки собирать на пенсию – побегай-ка за имя, да не попроси… Много соберешь?
– Ладно, ладно… – Мать никогда не переговорить. – Как там, дома-то?
– Ничо. У себя-то будешь долеживать?
– Та-а… не знаю, – сказал Ванька. – Мне уже лучше.
Через некоторое время они сели у вокзала в автобус и поехали домой.
Ванька Тепляшин лежал у себя в сельской больнице с язвой двенадцатиперстной кишки. Лежал себе и лежал. А приехал в больницу какой-то человек из районного города, Ваньку вызвал к себе врач, они с тем человеком крутили Ваньку, мяли, давили на живот, хлопали по спине… Поговорили о чем-то между собой и сказали Ваньке:
– Поедешь в городскую больницу?
– Зачем? – не понял Ванька.
– Лежать. Так же лежать, как здесь лежишь. Вот… Сергей Николаевич лечить будет.
Ванька согласился.
В горбольнице его устроили хорошо. Его там стали называть «тематический больной».
– А где тематический больной-то? – спрашивала сестра.
– Курит, наверно, в уборной, – отвечали соседи Ванькины. – Где же еще.
– Опять курит? Что с ним делать, с этим тематическим…
Ваньке что-то не очень нравилось в горбольнице. Все рассказал соседям по палате, что с ним случалось в жизни: как у него в прошлом году шоферские права хотели отнять, как один раз тонул с машиной…
– Лед впереди уже о так от горбатится – горкой… Я открыл дверцу, придавил газку. Вдруг – вниз поехал!.. – Ванька, когда рассказывает, торопится, размахивает руками, перескакивает с одного на другое. – Ну, поехал!.. Натурально, как с горки! Вода – хлобысь мне в ветровое стекло! А дверку льдиной шваркнуло и заклинило. И я, натурально, иду ко дну, а дверку не могу открыть. А сам уже плаваю в кабине. Тогда я другую нашарил, вылез из кабины-то и начинаю осматриваться…
– Ты прямо, как это… как в баню попал: «вылез, начинаю осматриваться». Меньше ври-то.
Ванька на своей кровати выпучил честные глаза.
– Я вру?! – Некоторое время он даже слов больше не находил. – Хот… Да ты что? Как же я врать стану! Хот…
И верно, посмотришь на Ваньку – и понятно станет, что он, пожалуй, и врать-то не умеет. Это ведь тоже – уметь надо.
– Я, значит, смотрю вверх – вижу: дыра такая голубая, это куда я провалился… Я туда погреб.
– Да сколько ж ты под водой-то был?
– А я откуда знаю? Небось недолго, это я рассказываю долго. Да еще перебивают…
– Ну, вылез… Ко мне уже бегут. Завели в первую избу…
– Сразу – водки?
– Одеколоном сперва оттерли… Я целую неделю потом «Красной гвоздикой» вонял. Потом уж за водкой сбегали.
…Ванька и не заметил, как наладился тосковать. Стоял часами у окна, смотрел, как живет чужая его уму и сердцу улица. Странно живет: шумит, кричит, а никто друг друга не слышит. Все торопятся, но оттого, что сверху все люди одинаковы, кажется, что они никуда не убегают: какой-то загадочный бег на месте. И Ванька скоро привык скользить взглядом по улице – по людям, по машинам… Еще пройдет, надламываясь в талии, какая-нибудь фифочка в короткой юбке, Ванька проводит ее взглядом. А так – все одинаково. К Ваньке подступила тоска. Он чувствовал себя одиноко.
И каково же было его удивление, радость, когда он в этом мире внизу вдруг увидел свою мать… Пробирается через улицу, оглядывается – боится. Ах, родная ты, родная! Вот догадалась-то.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
- Найдите в тексте рассказа слова, которыми может быть сформулирована его основная идея.
- В чем вы усматриваете основную тему и идею рассказа?
- Охарактеризуйте героя рассказа. Почему у не-го постоянно возникают конфликты с окружающи-ми людьми?
- В каких ситуациях, изображенных Шукши-ным, особо остро отстаивается авторская позиция?
- Можно ли Ваньку Тепляшина отнести к раз-ряду шукшинских «чудиков»? Мотивируйте свой ответ.
- Какое социально-нравственное явление сим-волизирует образ красноглазого вахтера? Какие ху-дожественные средства использованы для его со-здания? Какие синонимы заменяют слово «гово-рил» по отношению к вахтеру? В чем их смысл?
- Почему Ваньке не понравилось в больнице?
- Что означают слова «тематический больной»? Какую роль они играют в этом рассказе?
- Как вы думаете, связаны ли с идейным смыс-лом рассказа имя и фамилия героя?
«Надо человеком быть!»
Основная идея рассказа выражена в словах его героя «Надо человеком быть!», которые он дважды произносит. Тем са-мым Шукшин выдвигает в качестве веду-щей проблемы произведения человече-ское достоинство личности, недопусти-мость его унижения.
Конфликты возникают из нежелания смириться с несправедливостью. Об этом мы узнаем из слов матери. «Нигде ты, сы-нок, как-то не можешь закрепиться, — сказала мать свою горькую думу. — Из ФЗУ тада тоже…» Слова «Надо человеком быть!», в которых выражена идея расска-за, Ванька Тепляшин относит не только и не столько к красноглазому вахтеру (вос-питывать его уже поздно), сколько к лю-дям, которые героя окружают, и прежде всего к самому себе, чтобы и впредь оста-ваться бескомпромиссным к проявлениям несправедливости и бесчеловечности. Ав-тор солидарен с ним, хотя и не принимает те средства борьбы против зла, которые избирает Ванька.
Душу героя щемила униженность мате-ри. Его поразило, какой у нее стал жалкий голос, даже какой-то заученно жал-кий, привычно жалкий. Ему стало стыдно за мать. Второй раз вспоминает он об уни-жении матери, когда доктор Сергей Нико-лаевич уговаривает его остаться долечи-ваться. И это воспоминание усилило ре-шение Ивана уйти из больницы. Наконец, по дороге домой он вновь вспоминает обидную для него сцену и говорит матери: «Не проси так никого, как давеча этого красношарого просила. Никогда никого не проси. Ясно?» Герой рассказа органи-чески не принимает приспособленческой морали, которая проявляется и в унижен-ных просьбах матери, и в намеках соседей по палате и гардеробщика Евстигнеева на всесильный полтинник, и в упреке докто-ра, зачем связался (слово неоднократно повторяется в тексте) с вахтером. Поэтому и не принимает он столь заманчивого предложения врача, который был готов поселить Ванькину мать у себя в доме.
Симпатия писателя по отношению к ге-рою выразилась в сочетании мягкого юмо-ра и лиризма в повествовании.
Прежде всего, в сцене столкновения Ваньки Тепляшина с вахтером, в диа-логах героя с доктором, соседями по пала-те, с Евстигнеевым. Автор не приемлет нравственных компромиссов и потому со-лидаризируется с Ванькой, когда тот ре-шает покинуть больницу, несмотря на симпатию к Сергею Николаевичу.
Разумеется, да. «Чудики» Шукшина пытаются понять, осмыслить жизнь, что-бы «душа не болела». Они открывают правду жизни страстно и мучительно, их поведение воспринимается стандартны-ми, прагматичными людьми как отклоне-ние от нормы. Таков и Ванька Тепляшин.
Другая, не менее важная мысль звучит в рассказе: быть человеком — значит быть личностью. Между тем на фоне искренней радости встречи с матерью сына читатель с гневом воспринимает бездушие, настоя-щую бесчеловечность красноглазого вах-тера. Он не произнес, не сказал, а «дере-вянно прокуковал: «В субботу, среду, вос-кресенье». Писатель передает его речь отрывочными фразами и восклицаниями: «Назад! Ко мне! Тут произвол!»
Столкновение Ваньки Тепляшина и красноглазого обрисовано также с по-мощью приема контраста. Если вахтер с презрением относится к людям, не счита-ет нужным реагировать на их просьбы и объяснения, разве что может его смягчить полтинник, то Ванька с достоинством тре-бует уважения к себе, даже в драке не на-падает, а отбивается, чтобы поменьше ле-тели стулья и тумбочки.
Ивану грустно от пребывания в город-ской больнице, потому что он испытывает чувство одиночества. Там он тоскует не только по родному саду, селу, но и по доб-рому человеческому отношению, в кото-ром заключено понимание людьми его индивидуальности. Здесь же он только «тематический больной». Тоскливое со-стояние усугубляется и видом из окна — все люди кажутся ему одинаковыми.
Большую роль в рассказе играет прием антитезы, с помощью которой автор обли-чает бездушие и ратует за торжество ис-тинной красоты человека. Так, в обста-новке больничной скуки во весь голос «неожиданно вскрикнула радость челове-ческая». «Мама идет!» — закричал он всем в палате радостно». Материал с сайта
«Тематический больной» — это паци-ент, диагноз которого соответствует про-филю научно-исследовательской работы больницы, кафедры медицинского вуза, расположенной на ее территории, или де-ятельности отдельного врача, работающе-го над кандидатской или докторской дис-сертацией. Такие больницы осуществля-ют специальный подбор пациентов, на которых испытывают новые методы лече-ния. Язва двенадцатиперстной кишки, которой страдал Ванька Тепляшин, была, по-видимому, темой отделения и доктора Сергея Николаевича. В больнице даже медсестры называют Ваньку «тематиче-ский больной». Тем самым Шукшин пока-зал факт обезличивания человека, против чего он сам восставал в своих рассказах, стремясь наделять своих героев индиви-дуальными, не похожими на других чер-тами характера, интересами, манерой по-ведения. Восстает против обезличивания человека и герой рассказа. Выражение «тематический больной» в рассказе ис-пользуется в ироническом смысле.
Несомненно, да. Иван, Ванька — ти-пично русское имя, распространенное в деревнях и имеющее широкое бытование в произведениях русского фольклора. Как правило, сказочный Иван открыт, добро-сердечен, общителен, борец за справедли-вость. Характеристика героя по его имен-ной номинации дополняется фамилией Тепляшин, что еще в большей степени усиливает представление о нем как иск-реннем, теплом по отношению к людям человеке. Может быть, в какой-то мере его фамилия указывает на способность к взрыву, вспыльчивость.
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском
На этой странице материал по темам:
- ответы на вопросы по ваньке тепляшкину
- краткий пересказ шукшина ванька тепляшин
- охарактеризуйте героя рассказа. Почему у него постоянно возникают конфликты с окружающими людьми. ванька тепляшен
- шукшин ванька тепляшин краткое содержание
- можно ли ваньку тепляшина отнести к разряду
